Дочь колдуна - Страница 51

Когда нарушенное этим происшествием спокойствие восстановилось, танцы возобновились с прежним увлечением; только Михаил Дмитриевич не принимал в них участия по настоянию Нади, которую беспокоил его утомленный вид. Посмотрев несколько времени на танцы, Масалитинов вышел на террасу, где в ту минуту никого не было, и уселся за стаканом вина. Вскоре к нему присоединился Георгий Львович.

– Как ты чувствуешь себя, Миша? Ты был очень нехорош сейчас. Но я не понимаю, как мог ты, такой ловкий, уронить Милу и не поддержал.

Михаил Дмитриевич пожал плечами.

– Она вдруг стала тяжела, как гранитная глыба. Не понимаю, что с ней случилось? Я не суеверен, как ты знаешь, но эта девица точно какой-то кошмар, право. Слава Богу, что она уехала с бала.

– Но что ты ощущал? У тебя был болезненный вид и ты побелел, как полотно.

– Чувствовал я себя крайне изнуренным, а голова кружилась и грудь давило. Я уже думал было лечь в постель, но ко мне подошел адмирал и позвал меня в свою комнату. Там он напоил меня водой от Св. Серафима, заставил умыть ею лицо, и после того я почувствовал себя совсем хорошо, не считая небольшой слабости. Он мне посоветовал также избегать Милы, говоря, что у нее «дурной глаз». Ха! ха! ха! Иван Андреевич превосходный и очень симпатичный человек, но у него такие «нелепые» идеи, и он так пропитан суевериями, что напоминает мне нашу старую няню Неонилу. Помнишь, Жорж, когда мы были маленькие и не могли уснуть, она уверяла, что нас «сглазили», а чтобы вылечить, лизала нам лоб языком и выплевывала слюну, потому что лбы наши будто бы «соленые».

Масалитинов так заразительно хохотал, что Ведринский невольно вторил ему, а потом оба они вернулись в зал.

Грустная и нервная, с горечью в душе, вернулась Мила на остров. Она пожелала тотчас лечь спать и уговорила Екатерину Александровну вернуться на праздник к ужину. Та согласилась наконец, но не хотела уйти, пока Мила не ляжет. Так как молодая девушка оправилась наружно и сказала, что хочет только уснуть, то Екатерина Александровна успокоилась и уехала, в уверенности, что больная проспит до утра.

Но у Милы не было ни малейшего желания спать, – ей нужно было только остаться одной, и едва ушла Екатерина Александровна, как она встала, накинула пеньюар и спустилась в сад. Она прошла на небольшую террасу, вроде балкона, построенную на самом берегу озера, откуда открывался чудный вид на противоположный берег; балкон был окружен перилами, а к воде шла лестница ступеней в десять. В те времена, когда на острове жила Маруся с мужем, там была купальня, снесенная впоследствии.

Мила села на каменную скамью и мрачным взором смотрела вдаль на горевшие разноцветными огнями дом и сад. С берега слышался треск фейерверка. Озеро тихо дремало, и лишь изредка долетали аккорды музыки, нарушавшей стоявшую вокруг тишину.

Невыразимое чувство тоски и душевной муки, с примесью возмущения и затаенной злобы охватило Милу. Скрестив на коленях руки, с неподвижным взором, окутанная, как золотистой мантией, массой пышных волос, рассыпавшихся по белому пеньюару, она словно застыла и казалась прекрасной статуей «Задумчивости». Никогда еще, может быть, не ощущала она так чутко своего одиночества, как в эту минуту. Мать ее умерла, отец бесследно исчез, о дедушке у нее не сохранилось никакого воспоминания, а г-жа Морель, хотя была добра и любила ее, но все равно не понимала. В жизни Милы было много странностей, которых она никак не могла уяснить себе; а на все вопросы ребенка и затем девушки добрейшая Екатерина Александровна отвечала неизменно:

– Это нервы. Тебя мучают галлюцинации. Ты знаешь, твоя мать умерла от нервной болезни, а потому твой невро з наследственный. Чем меньше ты будешь думать об этих болезненных явлениях, тем будет лучше. Главное – тебе надо развлекаться.

Но Милу не удовлетворяли уже такие ответы. Она жаждала точного объяснения причин, которые делали ее совсем особым существом и вызывали странные, ею одной, казалось, испытываемые ощущения. Например, она впадала часто в каталептическое состояние и часами неподвижно лежала, вся похолодев, как мертвая. Почему это случалось всегда ночью? И почему, когда ее считали в бессознательном состоянии, она жила какой-то иной, неведомой и мрачной жизнью! Она ясно сознавала, что уходила из холодевшего тела в виде густого, студенистого вещества, связанного с этим неподвижным телом длинной пурпурной и фосфоресцировавшей лентой, которая дрожала и растягивалась, сообразно с производимыми ею движениями. В эти минуты она видела себя в сероватом пространстве, где двигались, глядя на нее мутными глазами, похожие на нее существа с истощенными лицами, и от некоторых, теряясь вдали, также тянулись пурпурные ленты. Иногда эти странные спутники влекли ее на какое-нибудь кладбище, и она, гонимая словно ветром, летела на это место упокоения, но для нее в такое время могилы не имели тайн. Сквозь земляные насыпи или мраморные плиты она видела отвратительные, разложившиеся трупы, или те самые существа, которые когда-то жили в этих останках; а нередко там разыгрывались удивительные, ужасные сцены…

Но чаще всего она направляла полет свой к жилым местам. Проникнув в дом или хижину, она находила спавших людей и присасывалась к тому или другому, а не то и к нескольким последовательно. И когда она чувствовала, как что-то жгучее, словно живительный сок, наполняло ее ледяное тело, отяжелевшие легкие начинали свободно дышать, движения студенистой массы становились гибкими и легкими, а огненная связь с телом сокращалась с изумительной быстротой; после этого она снова входила «в себя» и пробуждалась свежая, полная жизни и сил.